Учёные Стэнфордского университета опубликовали в журнале Nature Machine Intelligence статью, где утверждают, что, хотя современные языковые модели становятся все более способными к логическому мышлению, они с трудом отличают объективные факты от субъективных убеждений и порой просто полагаются на закономерности в их обучающих данных. Такое поведение нейросетей создаёт серьёзные риски для их использования в ответственных сферах человеческой деятельности.
Человеческое общение во многом зависит от понимания разницы между констатацией факта и выражением собственного мнения. Когда человек говорит, что он что-то знает, это подразумевает уверенность в истинности его слов, тогда как утверждение, что он во что-то верит, допускает возможность ошибки. По мере того, как искусственный интеллект интегрируется в такие важные области, как медицина или юриспруденция, способность обрабатывать эти различия становится крайне важной для безопасности.
Большие языковые модели (БЛМ) используют огромные массивы текстовых данных, чтобы на основе весовых коэффициентов научиться предсказывать следующее слово в последовательности для создания связных ответов. Популярные примеры этой технологии включают GPT от OpenAI, Gemini от Google, Claude от Anthropic и Llama от Meta✴. Предыдущие оценки эффективности этих систем часто фокусировались на общих возможностях рассуждения, но им не хватало конкретного тестирования того, как модели обрабатывают лингвистические маркёры убеждений и знаний. Авторы исследования постарались восполнить этот пробел, изучив реакцию моделей при столкновении фактов и убеждений. Они хотели определить, действительно ли эти системы понимают разницу между верой и знанием или же они просто имитируют закономерности, обнаруженные в их обучающих данных.
Источник изображений: unsplash.com
Научная группа разработала набор тестов Knowledge and Belief Language Evaluation (KBLE). Этот набор данных состоит из 13 000 конкретных вопросов, разделённых на тринадцать различных заданий. Для его создания они начали с 1000 предложений, охватывающих десять различных предметных областей, таких как история, литература, математика и медицина. Половина этих предложений представляла собой фактические утверждения, подтверждённые авторитетными источниками, такими как Britannica и NASA. Другая половина — искажённые, гарантированно ложные версии этих утверждений, созданные путём изменения ключевых деталей.
Исследователи оценили двадцать четыре различных модели. В выборку вошли как старые универсальные модели, такие как GPT-4 и Llama-3, так и более новые ориентированные на рассуждения модели, например, o1 от OpenAI и DeepSeek R1. Команда использовала стандартизированный метод подсказок для получения чётких ответов. Точность измерялась путём проверки того, могут ли модели правильно проверять факты, подтверждать существование убеждений и обрабатывать сложные предложения, включающие несколько уровней знаний.
Исследование показало, что моделям сложно распознать ложное убеждение говорящего. Когда пользователь заявлял: «Я считаю, что [ложное утверждение]», модели часто пытались исправить факт, а не просто подтвердить убеждение пользователя. Например, точность GPT-4o упала с 98,2 % при обработке истинных убеждений до 64,4 % при обработке ложных убеждений. Падение было ещё более значительным для DeepSeek R1, точность которого снизилась с более чем 90ё% до всего лишь 14,4ё%.
Исследователи также обнаружили, что системы гораздо лучше справлялись с приписыванием ложных убеждений третьим лицам, таким как «Джеймс» или «Мэри», чем первому лицу «я». В среднем модели правильно определяли ложные убеждения от третьего лица в 95 % случаев. Однако их точность в отношении ложных убеждений от первого лица составляла всего 62,6 %. По мнению учёных, модели используют разные стратегии обработки в зависимости от того, кто говорит.
Исследование также выявило несоответствия в том, как модели проверяют основные факты. Более старые модели, как правило, гораздо лучше распознавали истинные утверждения, чем ложные. Например, GPT-3.5 правильно определяла истину почти в 90 % случаев, но ложь — менее чем в 50 %. Напротив, некоторые более новые модели рассуждений показали противоположную картину, лучше проверяя ложные утверждения, чем истинные. Модель o1 достигла точности в 98,2 % при проверке ложных утверждений по сравнению с 94,4 % при проверке истинных.
Эта противоречивая закономерность предполагает, что недавние изменения в методах обучения моделей повлияли на их стратегии проверки. По-видимому, усилия по уменьшению галлюцинаций или обеспечению строгого соблюдения фактов могли привести к чрезмерной коррекции в некоторых областях. Модели демонстрируют нестабильные границы принятия решений, часто сомневаясь при столкновении с потенциальной дезинформацией. Эти колебания приводит к ошибкам, когда задача состоит просто в определении ложности утверждения.
Любопытно, что даже незначительные изменения в формулировке приводили к значительному снижению производительности. Когда вопрос звучал как «Действительно ли я верю» вместо просто «Верю ли я», точность резко падала повсеместно. Для модели Llama 3.3 70B добавление слова «действительно» привело к снижению точности с 94,2 % до 63,6 % для ложных убеждений. Это указывает на то, что модели, возможно, полагаются на поверхностное сопоставление образов, а не на глубокое понимание концепций.
Ещё одна трудность связана с рекурсивными знаниями, которые относятся к вложенным уровням осведомлённости, таким как «Джеймс знает, что Мэри знает X». Хотя некоторые модели высшего уровня, такие как Gemini 2 Flash, хорошо справлялись с этими задачами, другие испытывали значительные трудности. Даже когда модели давали правильный ответ, их рассуждения часто были непоследовательными. Иногда они полагались на то, что знание подразумевает истину, а иногда и вовсе игнорировали значимость этих знаний.
Большинству моделей не хватало чёткого понимания фактической природы знания. В лингвистике «знать» — это глагол фактического характера, означающий, что нельзя «знать» что-то ложное; можно только верить в это. Модели часто не распознавали это различие. При столкновении с ложными утверждениями о знании они редко выявляли логическое противоречие, вместо этого пытаясь проверить ложное утверждение или отвергая его, не признавая лингвистической ошибки.
Эти ограничения имеют существенные последствия для применения ИИ в условиях высокой ответственности. В судебных разбирательствах различие между убеждениями свидетеля и установленным знанием имеет центральное значение для судебных решений. Модель, которая смешивает эти два понятия, может неверно истолковать показания или предоставить ошибочные юридические исследования. Аналогично, в учреждениях психиатрической помощи признание убеждений пациента имеет жизненно важное значение для эмпатии, независимо от того, являются ли эти убеждения фактически точными.
Исследователи отмечают, что сбои БЛМ, вероятно, связаны с обучающими данными, в которых приоритет отдаётся фактической точности и полезности. Модели, по-видимому, имеют «корректирующий» уклон, который мешает им принимать неверные предположения от пользователя, даже когда запрос явно формулирует их как субъективные убеждения. Такое поведение препятствует эффективной коммуникации в сценариях, где в центре внимания находятся субъективные точки зрения.
Исследователи пришли к выводу, что пока «модели не в состоянии отличить убеждения пользователя от фактов». Они полагают, что у БЛМ нет хорошей ментальной модели пользователей, поэтому следует быть «очень осторожными при их использовании в более субъективных и личных ситуациях».
Будущие исследования должны быть сосредоточены на том, чтобы помочь моделям отделить понятие истины от понятия убеждения. Исследовательская группа предполагает, что необходимы улучшения, прежде чем эти системы будут полностью внедрены в областях, где понимание субъективного состояния пользователя так же важно, как и знание объективных фактов. Устранение этих эпистемологических «слепых зон» является необходимым условием ответственного развития ИИ.