В сентябре 2016 года весьма солидный окологосударственный орган США, носящий название Президентский консультативный совет по науке и технике (или кратко PCAST), опубликовал в высшей степени сердитый аналитический отчет, целиком посвященный криминалистике (PDF).
Документ имеет объем свыше 170 страниц и озаглавлен учеными-экспертами в подчеркнуто нейтральных тонах: «Криминалистическая наука в уголовных судах: Обеспечение научной обоснованности для методов сравнения характеристик». Но если начать вникать в содержание и выводы отчета, то довольно быстро становится ясной простая вещь: хотя в криминалистике и принято видеть комплекс научных дисциплин, однако именно с тем, что делает данное занятие наукой, – с научной обоснованностью базовых методов экспертизы – здесь имеются очень и очень большие проблемы.
Практически все криминалистические дисциплины построены на базе сравнения образцов, или, иначе, на методах выявления и анализа паттернов соответствия. Спектр исследований весьма широк: от анализа отпечатков пальцев до изучения следов применения огнестрельного оружия, от сравнения следов укуса или обуви до анализа образцов волос и смесей молекул ДНК. В общей сложности уже порядка 20 разных дисциплин.
Но что существенно, каждый из этих методов непременно подразумевает участие «криминалиста-эксперта». То есть специалиста, который пристально изучает улику и авторитетно устанавливает в итоге, соответствуют ли ее характеристики конкретному человеку, образцу или объекту.
Ну а нынешний отчет, соответственно, тщательно анализирует – а является ли каждый из таких методов экспертизы научно обоснованным? И если нет (что установлено проверкой в подавляющем большинстве случаев), то как можно было бы сделать тот или иной метод действительно научным. Если это вообще возможно, конечно. Потому что для некоторых из практикуемых ныне видов «криминалистики» подведение научной базы вообще не просматривается – по заключению независимых ученых из проверочной комиссии от президента страны...
Понятно, наверное, что вся эта пикантная история, происходящая вроде бы сугубо локально в США, в действительности имеет самое непосредственное отношение и ко всем прочим странам планеты. В науке не бывает национальной физики, химии или математики. Во всех государствах мира криминалистические лаборатории оснащены плюс-минус одним и тем же оборудованием, а эксперты повсюду применяют стандартные методики для анализа результатов, получаемых с помощью той или иной техники.
Пример же с разборками в США особенно хорош именно своей наглядностью. Потому что в других странах, с менее развитым гражданским обществом, компетентные ученые-профессионалы не имеют возможности открыто и напрямую общаться с президентом и прочими лидерами государства, дабы внятно объяснить властям, что такое наука и почему нынешняя криминалистика ей не является. Даже близко не стоит.
Нет никаких оснований говорить, будто нынешний отчет PCAST стал бомбой или откровением, открывшим вдруг народу глаза на серьезнейшие проблемы. Вовсе нет. История эта длится уже давно, причем вполне отчетливо очень большие претензии у независимых ученых к криминалистам обозначились еще четверть века тому назад, в начале 1990-х годов.
Материальным воплощением этих конфликтов стали так называемые «Правила Доберта» (Daubert ruling) – особое постановление Верховного суда США от 1993 года, где сформулированы пять базовых критериев, на основе которых судьям надлежит учитывать в своих решениях заключения научной экспертизы. В частности, согласно одному из этих критериев, всякая криминалистическая методика анализа должна иметь четко определенную вероятность ошибок – как и в любой другой серьезной науке. Но это как раз именно то, что практически для всех криминалистических дисциплин (кроме анализа ДНК) никогда и никем строго не устанавливалось...
И как бы странно это ни звучало, хотя путь для выведения криминалистики на рельсы науки обозначен давным-давно, никто почему-то не торопится этим маршрутом следовать. В верхах Минюста США, ФБР и прокуратуры, так же как и в высшем руководстве криминалистических организаций, по сию пору продолжают настаивать, что криминалистика – это совершенно особенная наука, к которой неприменимы обычные критерии поиска истины. Здесь, дескать, куда более важны опыт и профессионализм экспертов, чем какие-то сомнительные вероятности. В делах борьбы с преступниками нет места сомнениям. А потому заключение экспертизы должно быть на 100 % определенным – или «да», или «нет». И никак иначе.
Столь странная и негибкая позиция правоохранительных органов отчасти объясняется тем, что криминалистику – и в частности отпечатки пальцев – для отлова преступников в полиции начали успешно применять еще c XIX века. То есть до того, как в науке сформировались четкие правила для оценки достоверности гипотез и аналитических сравнений. Ну а поскольку никто, находясь в здравом уме, не станет оспаривать, что сравнение отпечатков пальцев и прочие методы криминалистов реально очень полезны при расследовании преступлений, полиция и прокуратура предпочитают трактовать результаты экспертизы как абсолютно надежные. И довольно долго всячески сопротивлялись независимым проверкам.
Впервые протестировать дактилоскопию по общепринятым научным методикам удалось лишь в 1995 году. Результаты же этой проверки оказались крайне унылыми. Опытным экспертам для анализа было предоставлено 4 полных комплекта отпечатков всех 10 пальцев из базы данных и 7 остаточных отпечатков, снятых с улик. Из 156 человек, принявших участие в тесте, меньше половины (68 экспертов, или 44 %) правильно классифицировали все 7 следов. А в целом же эта проверка дала 48 случаев неверных идентификаций. Понятно, что для «науки», безапелляционно претендующей на абсолютную достоверность своих выводов, такой результат выглядел крайне неприлично...
Никаких существенных перемен в криминалистике, впрочем, эти тесты не вызвали. Все тут осталось по-прежнему, а следующий действительно серьезный «наезд» со стороны настоящей науки произошел уже в начале нового века. Трудно сказать, насколько тут повлияли вопиющие проколы и нестыковки в анализах улик терактов 9/11, антракс-атак и «оружия массового поражения Саддама» для обоснования агрессии в Ираке, но факты таковы, что именно тогда терпение у ученых страны исчерпалось до предела.
В 2003 году Национальная академия наук США предложила властям исследовательскую программу для проверки научной достоверности всех имевшихся на тот момент криминалистических техник анализа – от отпечатков пальцев до детекторов лжи. Поначалу идея всем вроде бы понравилась, под финансирование программы быстро нашлись фонды и спонсоры, однако довольно быстро обозначились и тормоза-препятствия.
Спонсоры из индустрии, процветающие на заказах техники для глобальной войны с терроризмом, в качестве главного условия настаивали, что сами будут контролировать всё – как оценку получаемых при исследованиях результатов, так и доступность этих результатов для общества. Поскольку на таких условиях ученые работать отказались, богатых спонсоров у них не стало. Ну а вскоре проект почему-то выпал и из программы государственного финансирования...
Тем временем в криминалистике случился один из наиболее позорных эпизодов за всю новейшую историю этой «науки» – нашумевшее дело Брэндона Мэйфилда 2004-2005 гг. Полностью развалившееся и самое скандальное, можно сказать, «дактилоскопическое» дело, наглядно продемонстрировавшее, какова реальная ценность отпечатков пальцев в качестве главного доказательства вины.
Некоторые подробности об этом выдающемся казусе удобнее привести чуть далее, здесь же – следуя хронологии – осталось отметить, что вместе с переходом власти от республиканцев к демократам, сначала в Конгрессе, а затем и в Белом доме, академическую программу по проверке криминалистики на научность всё-таки возобновили. Результатом чего весной 2009 года – вместе с началом работы Обамы – стал соответствующий аналитический отчет «Об усилении криминалистической науки в Соединенных Штатах: Дорога вперед», публикацию которого многие тогда сравнили с эффектом разорвавшейся бомбы.
Именно в этом документе, совместно подготовленном Академией наук и Национальным советом по исследованиям, была впервые официально и в систематическом виде отражена очень неблагополучная ситуация со всей той массой криминалистических дисциплин, которые на протяжении многих десятилетий используются в расследованиях уголовных дел. Как особо же нехороший факт, отчет отметил отсутствие научных обоснований практически у всех криминалистических методов анализа, за исключением анализа ДНК. А потому главным итогом документа стал призыв к серьезным исследованиям, которые насущно необходимы для укрепления доверия ко всем этим дисциплинам.
Два месяца спустя после публикации данного отчета Барак Обама создал PCAST – Президентский консультативный совет по науке и технике – с одной из главных задач, среди прочего, помочь юстиции и криминалистике в делах перевода всего этого хозяйства на подлинно научные основы. Так что нынешний отчет PCAST – это своеобразный итог работы ученых из «обамского» Совета на данном направлении. Причем итог не просто безрадостный, что нельзя не заметить, а констатирующий фактически отсутствие реального прогресса.
Основными объектами критики в новом отчете 2016 года стали совсем уж сомнительные методы экспертизы, вроде анализа следов укусов, однако имеет смысл четко представлять, что все тут пошло от дактилоскопии. И в каком-то смысле в нее же – как в фундамент – все и упирается в итоге.
⇡#Что за беда с отпечатками пальцев?
Фундаментальные проблемы дактилоскопии в криминалистике особенно наглядно и доходчиво можно разъяснить на живом примере – уже анонсированном чуть ранее деле Мэйфилда. Когда в 2004 году после серии железнодорожных взрывов в Мадриде была устроена международная охота на устроивших их террористов, одним из первых подозреваемых с подачи ФБР США стал местный адвокат из Орегона по имени Брэндон Мэйфилд.
У него вроде бы не было никаких связей с экстремистами в Испании, однако был палец, отпечаток которого оказался очень похож на тот след, что был обнаружен в Мадриде на пластиковом пакете с детонаторами, применявшимися в бомбах террористов. Когда отпечатки пальцев с улики запустили в международный розыск, то в IAFIS, гигантской дактилоскопической базе данных ФБР США, не только автоматически обнаружилось соответствие, но и далее его «абсолютно надежно» подтвердили четыре опытных эксперта – три собственных криминалиста от ФБР и один приглашенный со стороны.
У криминалистов Испании, правда, эта идентификация сразу вызвала сомнения, поскольку они увидели лишь 8 совпавших «точек сравнения». Однако эксперты американской стороны настаивали, что видят 15 таких точек. Главным же фактором, подкреплявшим уверенность ФБР, было то, что личность Мэйфилда по сути идеально вписывалась в профиль «исламского экстремиста». Мало того, что он был женат на египтянке-мусульманке и сам под это дело перешел в ислам, так еще и в суде недавно защищал единоверца, подозревавшегося в терроризме...
Короче говоря, Мэйфилда тут же арестовали и упекли за решетку. И дальнейшая его судьба при подобных раскладах с «неопровержимыми» доказательствами вины была бы совсем незавидной – если бы испанская полиция не поймала вскоре алжирца Унана Дауда, у которого уже не один, а все пальцы рук давали те же отпечатки, что были обнаружены на пакете террористов... Мэйфилда, ясное дело, из тюрьмы пришлось с извинениями отпустить, ну а в целом вся эта история ярко высветила вот какие моменты принципиальной важности.
База данных ФБР под названием IAFIS, или «Объединенная автоматизированная система идентификации по отпечаткам пальцев», – это крупнейший в мире агрегат для сбора, хранения и поиска-сравнения дактилоскопии, где накоплены сведения более чем о 100 миллионах человек (из них около 70 % с криминальным фоном и 30 % обычных людей, обязанных сдавать «пальчики» по тем или иным требованиям закона). И хотя хранение-сравнение отпечатков в IAFIS уже давным-давно компьютеризировано, по сию пору для стандартных процедур анализа здесь не принято оперировать вероятностями ошибок первого и второго рода — что выглядит чрезвычайно странно.
Иначе говоря, речь идет об известных всем ошибках типа «ложное выявление (несуществующего) соответствия», или False Positive, и «ложное отвержение (реального) соответствия», или False Negative. Такого рода ошибки непременно встречаются при любой процедуре анализа в серьезной науке, их вероятностями можно управлять, а потому такие вероятности и влияющие на них параметры всегда аккуратно рассчитываются заранее, а затем пересчитываются и уточняются по мере набора статистического материала.
ФБР и Министерство юстиции США, конечно же, в курсе того, как работает наука. Но и сегодня — даже после всех разгромных отчетов — они продолжают настаивать, что их «криминалистическая наука» вообще и дактилоскопия в частности должны быть устроены по-другому. Здесь финальное решение о соответствии «пальчиков» по давно устоявшейся методике принимают многоопытные эксперты, а их заключение следует воспринимать как «безошибочное».
Именно из-за этого непременного наличия человеческого фактора, очевидно, в криминалистике до сих пор нет не только расчетов для того, как увеличение-уменьшение «точек сравнения» влияет на вероятности ошибок первого и второго рода, но и устоявшихся стандартов относительно количества таких точек. Кому-то нравится восемь, кому-то десять, кому-то двенадцать, а есть и такие эксперты, которые заверяют, что могут надежно идентифицировать соответствие всего по одной точке. Но при этом в данной «науке» нет строгого определения, что следует понимать под точкой сравнения...
У ученых нет никаких сомнений, что анализ гигантских массивов данных в базе IAFIS наверняка позволил бы навести должный научный порядок и ясность для всех упомянутых проблем криминалистической дактилоскопии. Но беда в том, что хозяева IAFIS категорически не желают признавать глубину имеющихся проблем. Поэтому и сами их не лечат, и никого из посторонних аналитиков к статистическим исследованиям своей «закрытой базы» упорно не подпускают. Несмотря на все настойчивые призывы научного сообщества.
⇡#Что с волосами, следами укусов, обуви и прочим?
Богатейшая история и традиции криминалистической дактилоскопии, таким образом, – это не только длинный перечень бесспорно огромных достижений следователей в анализе отпечатков как улик, но еще и большущая мрачная тень, которую этот прославленный «научный метод» отбрасывает на другие дисциплины криминалистики. В них тоже давно утвердившиеся традиции позволяют экспертам так же настаивать на «абсолютной надежности» своих методик анализа без каких-либо серьезных обоснований.
Например, массу сомнений и возражений у ученых вызывают криминалистические методы выявления поджога, никогда и никем, строго говоря, не доказанные, но при этом крайне востребованные в страховой индустрии, где с помощью данной отработанной методики уверенно «доказывают» в судах умышленный поджог для отказа пострадавшим в выплате страховки.
Нынешний отчет президентского консультативного совета, впрочем, занимался более узкой задачей – аналитической проверкой лишь тех методов, которые подразумевают сопоставление характеристик у образцов. В частности, серьезнейшей критике тут подвергнут анализ отпечатков обуви. Поскольку метод сосредоточен на выявлении соответствий между образцом следа с места преступления и конкретными ботинками подозреваемых, то понятно, что важнейшими объектами внимания для экспертов являются характерные структуры рисунка и дефектов на подошве.
Ученые комиссии, однако, указывают вот на какой факт. Все подобные экспертизы выстроены на «случайно выбранных характеристиках», но при этом в криминалистике нет вообще никаких исследований, которые бы демонстрировали, что эта практика основана на реальной науке. Иначе говоря, «выводы экспертов в данном случае не поддерживаются никакими содержательными свидетельствами или оценками их точности, а потому не могут считаться научно обоснованными».
Особенно же сердитой и разгромной критике в отчете PCAST подвергнут метод криминалистов, известный как «анализ следов укуса». Проверявшие данный метод ученые установили, что такого рода «анализ» не только не отвечает научным стандартам для фундаментальной обоснованности, но и, более того, очень от этих стандартов далек.
Анализ следов укуса проводится криминалистами-дантистами и опирается на два основополагающих допущения. Во-первых, что зубной ряд каждого человека уникален – столь же уникален, как ДНК. И во-вторых, по умолчанию принято полагать, что человеческая кожа (или другие мягкие ткани) являются подходящей средой, на которой могут быть «записаны» следы зубного укуса. Очень большая проблема с этой методикой заключается в том, что ни одно из базовых ее допущений никем и никогда не было доказано...
Тем не менее анализ следов укуса используется в уголовных делах – для привязки конкретных людей к предполагаемым укусам – начиная с 1950-х годов. Однако у комиссии PCAST имеются документы и свидетельства, отчетливо показывающие, что эксперты-криминалисты не способны последовательно и доказуемо приходить к согласию на тот счет, является ли конкретное повреждение на теле следом укуса человека.
Как следствие этого, в криминалистике не удается идентифицировать источник имеющегося следа с разумной и научно обоснованной точностью. И хотя сопоставление следов укуса и близко не является столь же распространенным, как, скажем, анализ отпечатков пальцев, тем не менее и этот метод уже успел оставить на своем пути целую череду необоснованных приговоров, которые ныне пересматриваются и отменяются на основе других, более надежных свидетельств.
В качестве сравнительно нового и доказуемо более надежного метода экспертизы, заставляющего суды пересматривать прежние сомнительные приговоры, выступает сегодня анализ ДНК. Как правило, это становится возможным благодаря сохранившимся в делах уликам с образцами ДНК. Ну а чаще всего такого рода улики фигурируют в делах, где в качестве основы обвинения выступали волосы, найденные на месте преступления и привязанные криминалистами к обвиняемым более доступными методами экспертизы – типа микроскопического анализа и визуального сравнения.
Именно этот конкретный метод криминалистики – сопоставление волос и волокон – находился в центре большого собственного расследования, проводившегося Минюстом и ФБР США в течение 2012-2014 годов после скандальной публикации в одной из центральных газет. По результатам же проверки руководство этих ведомств в апреле 2015 было вынуждено официально признать очень неприятные факты. Например, то, что на протяжении более чем 20 лет практически каждый из экспертов-криминалистов элитного подразделения ФБР осознанно давал в судах ложные свидетельства против людей, привлеченных к ответственности по уголовным обвинениям.
Если говорить более конкретно, то из 28 экспертов лаборатории ФБР, занимающейся микроскопическим сравнением волос и волокон, как минимум 26 завышали степень совпадения образцов таким образом, чтобы это было выгодно прокуратуре и полиции. Всего проверкой пересмотрено 268 судебных дел, данные факты выявлены в 95 процентах случаев. Среди этих дел имеется 32 таких, где обвиняемых приговорили к смертной казни. Из них 14 человек были действительно казнены или умерли в тюрьме.
Ложные свидетельства криминалистов ФБР сами по себе не означают, что не было других свидетельств вины подсудимых. Однако как минимум четыре человека, ранее приговоренных к высшей мере наказания, в результате пересмотра их дел были реабилитированы...
Результаты этой нашумевшей проверки документально подтвердили, что эксперты ФБР систематически дают в судах свидетельства о «гарантированном» соответствии волос обвиняемых и образцов с места преступления, подкрепляя свои результаты ссылками на неполную и вводящую в заблуждение статистику, которую набирали из работы их лаборатории с прежними подобными делами.
В действительности же, как свидетельствуют анализы независимых ученых, у криминалистов нет никакого общепризнанного исследования относительно того, насколько часто или редко волосы разных людей могут выглядеть так, словно они принадлежат одному человеку. По этой причине все последние годы в лабораториях ФБР используют визуальное сравнение волос в сочетании с более точным ДНК-тестированием. Однако и с ДНК не все тут просто.
Среди двух десятков криминалистических дисциплин ДНК-экспертиза по праву занимает совершенно исключительное место. Она играет здесь роль своеобразного эталона научности – по вполне объяснимым причинам. Этот базовый метод сравнения появился у криминалистов позже всех, на рубеже 1980-90-х годов, когда в науке уже были полностью сформированы каноны и стандарты для экспериментальной проверки гипотез с требующимся уровнем достоверности.
Иначе говоря, криминалисты получили от ученых ДНК-экспертизу не только с заранее обсчитанными вероятностями ошибок, но и с вполне четкими представлениями о том, как и откуда эти ошибки могут появляться. И как их, соответственно, можно было бы минимизировать. До значений, скажем, один шанс на миллиард...
Но вся эта красота, правда, справедлива лишь для условий стерильных лабораторных сравнений. Когда оба сопоставляемых образца взяты у людей по их согласию, то есть в качестве и количестве, достаточном для выстраивания полноценного ДНК-профиля человека. Однако реальная жизнь обычно не похожа на лабораторию, а образцы ДНК для криминалистического анализа чаще всего добываются на месте преступления. И вот тут-то начинаются большие проблемы.
Среди основных проблем специалисты выделяют две: (1) частичный профиль ДНК из-за недостаточного количества образца; и (2) смеси ДНК, которые с необходимой определенностью сложно не только разделить, но и установить, сколько вообще людей тут внесли свой вклад.
Опытные эксперты-криминалисты, конечно же, обычно со всеми подобными задачами успешно справляются. Но как показывают независимые проверки, это именно те моменты, где решающую роль играет уже не наука, а субъективное мнение криминалиста, от которого следователи ждут вполне конкретный результат. А вероятности ошибок здесь составляют уже далеко не 1 на миллиард, а, скажем, один к тридцати. То есть ясно обозначился принципиально иной уровень (не)надежности, который поначалу для ДНК-анализа даже предположить не могли...
Тем не менее аналитические исследования ученых показывают, что подобные ситуации появляются у криминалистов постоянно. Генетическая группа в составе NIST, Национального института стандартов и технологий США, недавно делала обзор 5000 образцов ДНК из 14 криминалистических лабораторий США и установила, что смешивание ДНК – это в действительности весьма частое явление. Выяснилось, что 34 процента образцов были смесями от двух человек, и еще 11 процентов – смеси от трех или четырех человек. В общей сложности – почти половина всего материала.
И при этом весьма непростой задачей оказывается даже определение того, как много людей присутствует на самом деле в конкретном образце смешанной ДНК. В 2004 году заметным событием стала работа исследователей из университета Райта, штат Огайо, где ученые взяли 959 полных профилей ДНК и смоделировали на их основе всевозможные смеси с участием 3-4 человек. Стандартный анализ показал, что в 3 процентах случаев тройные смеси выглядели как смеси ДНК двух человек. А более чем 70 процентов четверных смесей с очень высокой вероятностью можно было ошибочно принять за смеси ДНК двух или трех человек.
Конечно же, столь неожиданные результаты были затем перепроверены и подтверждены в других лабораториях. Ну а вывод в итоге сформулирован вполне определенный:
«Если вы не можете надежно установить даже то, как много людей внесло свой вклад, то просто смехотворно предполагать, будто вы можете разделить и установить по смеси, кем именно были эти вкладчики или что конкретно представляют собой их ДНК-профили»…
Фактически все результаты проверок, анализирующих положение дел в криминалистике, свидетельствуют, что решение вопроса о заключении или свободе для великого множества людей нередко может зависеть от субъективного мнения экспертов из криминалистической лаборатории. Но так, конечно же, быть не должно. Просто по той причине, что настоящая наука подобным образом не работает.
Известна, правда, одна нехорошая разновидность околонаучной деятельности – в английском языке именуемая Junk Science, что на русский обычно переводят как псевдонаука или лженаука. Однако в конкретном приложении к криминалистике при её нынешнем состоянии наиболее адекватным переводом для выражения выглядит дословный – «мусорная наука».
Но из этой обидной констатации вовсе не следует, впрочем, что ситуация тут неизлечима и никто не знает, как ее исправлять. Совсем наоборот. Рецепты лечения давно известны, вполне четко сформулированы, и, более того, имеется множество криминалистов, которые считают, что для превращения их занятия в науку эти перемены не только желательны, но и необходимы.
Главнейшей бедой «мусорной науки» является очень мощный человеческий фактор. Система правосудия устроена так, что криминалисты практически всегда выступают на стороне обвинения. По этой причине эксперты заранее, как правило, знают не только общий контекст появления улики, но и то, какого рода заключение от них ожидается.
В настоящей науке эксперименты так не проводятся: давно и точно известно, что субъективно смещенное мнение испытателя всегда оказывает эффект на итоговый результат – независимо от того, осознает это эксперт или делает бессознательно. А потому разработаны и применяются эффективные способы для удаления субъективности – под названием «двойной слепой метод». Когда заранее не только нет информации, кого или что проверяют, но и те, кто проверяет, не имеют ни малейшего представления о том, какой ожидается результат.
Применительно конкретно к криминалистике это означает, что если сравнением образцов занимаются люди, то (а) эксперты должны получать образцы для анализа в полностью обезличенном виде и (б) та сторона, которая предоставляет в лабораторию образцы для анализа, не имеет никакой информации, кто именно из экспертов делает сопоставление.
Понятно, что в нынешних условиях, когда криминалистические лаборатории находятся либо под прямым контролем прокуратуры или полиции, либо в сильнейшей экономической зависимости от их заказов, подобные условия работы обеспечить практически невозможно. Именно поэтому все чаще раздаются призывы полностью отделить лаборатории от стороны обвинения, сделав криминалистическую науку нейтральной и независимой.
Другой важный аспект лечения – это максимальная автоматизация всех аналитических процедур, применяемых для сравнения образцов. Понятно, что в условиях машинных алгоритмов гораздо легче обеспечить двойное слепое тестирование. А очень существенный прогресс компьютерной науки, достигнутый за последние годы в делах глубокого обучения программ и распознавания образов, среди прочего позволяет надеяться и на полное удаление человеческой субъективности из криминалистики.
В конечном же итоге – если нейтрализация человеческого фактора правильно сочетается с научным обоснованием методов и аккуратным расчетом ошибок первого и второго рода – у криминалистики в потенциале есть все, чтобы стать подлинной наукой. Ну а если здесь еще и освоят эффективную борьбу с так называемыми ошибками третьего рода, то тогда у криминалистики появляются перспективы занять в науке совершенно исключительное по важности место.
⇡#Что за ошибка третьего рода?
Стандартные процедуры, применяемые в науке для анализа данных, по традиции подразумевают лишь два базовых исхода – гипотеза принята и гипотеза отвергнута. Отчего и базовых ошибок обычно только две – принять гипотезу, хотя данные на самом деле ей не соответствуют, и отвергнуть гипотезу, хотя данные ее поддерживают.
Однако в высшей степени изобретательная деятельность людей – многие из которых склонны к нечестному поведению – постоянно порождает ситуации, когда вполне подлинные данные могут быть оформлены и предъявлены так, чтобы искусственно порождать ложные выводы. На обычном языке из повседневной жизни подобные вещи обычно называют обманом, подлогом и жульничеством. На языке науки это могут именовать более изощренно — например, «рассогласованность параметров» анализируемого объекта.
Дабы не уходить далеко от криминалистики, в качестве наглядной иллюстрации можно привести такую ситуацию. Из музея похищают ценнейшую картину, а, чтобы вывезти её из страны, нанятый преступниками нечистоплотный художник малюет поверх шедевра какую-нибудь собственную картинку – причем даже с личной подписью. Иначе говоря, на таможне предъявлена действительно подлинная работа, однако на самом деле это вопиющий обман и преступление.
Но чтобы выявить его, потребуется анализ по расширенному набору параметров, включая, скажем, возраст холста и наличие скрытых слоев в картине. И если эксперт выявит здесь «рассогласованность в параметрах», то преступников разоблачат. Ну а если поверхностную авторскую мазню так и классифицируют как подлинник, то произойдет криминалистическая «ошибка третьего рода». Причем в жизни искусства таких ошибок известно достаточно.
И хотя пример этот может показаться редким и экзотичным, на самом деле в области защиты информации нечто подобное становится уже вполне обычным делом – особенно вместе с широким распространением компьютеров и автоматизированного контроля доступа. Здесь наверняка все наслышаны о датчиках отпечатков пальцев или сканирования радужки глаза и с системами распознавания лица или голоса, а многие регулярно сталкиваются с ними и лично.
Куда меньше людей знает, что практически для всех из этих систем контроля доступа у умельцев-хакеров имеются весьма эффективные средства преодоления. Причем все они работают, как правило, на основе ошибки третьего рода – через предъявление сенсорам подлинных биометрических данных владельцев, но только похищенных и используемых с целью обмана. Без проблем можно сделать латексные накладки с чужими отпечатками пальцев, предъявлять датчикам заранее сделанные записи голосов, снимки лиц или радужки глаза.
Более того, хотя контроль доступа по ДНК еще никем пока что не применяется, уже давно разработаны и продемонстрированы недорогие методы обмана и для этого. То есть не только для размножения и подсовывания чужой ДНК на проверку, но и для «опрыскивания», так сказать, ею места преступления – дабы эффективно скрыть собственные ДНК-следы преступника.
Понятно, наверное, что не только уменьшать вероятность ошибок подобного рода, но и просто их выявлять – задача в высшей степени нетривиальная. Но и над ней, конечно же, криминалистам приходится работать. Тем более что тут их интересы сильно пересекаются с исследованиями весьма многочисленных и изобретательных «хакеров в законе», работающих над усилением систем биометрического контроля доступа.
Пока что никто не берется прогнозировать, когда и как вероятности ошибок третьего рода удастся систематически минимизировать до нужных пороговых уровней – как это принято в науке с ошибками первого и второго рода. Но вот если сделать это все-таки удалось бы, тогда научная звезда криминалистики могла бы засиять в свою полную силу.
Потому что не только в повседневной жизни, искусстве или бизнесе, но и во множестве областей самой науки, как все, вероятно, наслышаны, ныне уже регулярно выявляются случаи умышленного обмана. Нечестные ученые во множестве плодят липовые «авторские» статьи и липовые эксперименты, защищают липовые диссертации и так далее. Честные ученые, как могут, пытаются с этим бороться и разоблачать лженауку. Однако на систематической основе лечить эту напасть совсем непросто. А вот криминалистическая наука в своем обновленном виде – и с ее отработанными методами для выявления преступлений и обманов – могла бы оказать здесь поистине неоценимую помощь, став не только лекарем, но и, по сути дела, царицей науки...
Дополнительное чтение в тему: